•
❧
В русскоязычной литературе как геральдическому, так и герметическому искусству уделяется лишь малая толика внимания, в виду их специфики, и языковой, по сути цеховой, изолированности. Ещё меньше исследовательских работ посвящено периферийной проблематике взаимодействия герметизма и геральдики, тем более что, как таковой, герметический лексикон, по сути своей, является "мёртвым", в том же смысле, в каком латинский язык признаётся "мёртвым языком", не взирая на весь актуальный потенциал. Предметом настоящей аналитики является малоизученный символический пласт взаимодействия герметизма и геральдики. В данной статье мы намерены рассмотреть этические предпосылки формирования "герметического герба", то есть такого рода герба, в котором содержится алхимический символизм [1].
В этой связи большой интерес представляет статья польского историка и геральдиста Р. Т. Принке «Герметическая геральдика» [2], в которой автор разбирает ряд важнейших в истории алхимии гербов. Однако в вышеупомянутой статье отсутствует аналитика этических предпосылок. Рассмотрев их, мы выделили две разновидности герметических гербов: 1) те, что отражают Магистерий или некую из его фаз; и 2) те, что отсылают к владельцу герба.
Непосредственным предметом геральдики, как известно, являются гербы. Они, согласно Александру Нисбету, суть «наследуемые знаки отличия, обычно составленные из определённых тинктур и фигур, дарованные или подтверждённые правителями, для выделения, различения и описания персон, семей и сообществ» [3]. Говоря о геральдике, непременно следует иметь в виду, что её происхождение напрямую было связано с рыцарством [4], и после распространилось на привилегированный класс, чтобы, в конечном счёте, стать достоянием всего христианского запада. Первоначально понятие «рыцарь» служило для обозначения всякого «конного воина», безотносительно к его социальному статусу. Так, значение «отборного всадника» данному термину стали придавать лишь в XI веке.
В период «социальных мутаций» XI - XII веков положение «рыцарства» изменилось. Всё Высокое Средневековье, т. е. период, начавшийся в середине X века и закончившийся XIV веком, характеризуется постепенным слиянием рыцарства и аристократии. Однако ещё в середине XII века Оттон из Фрейзинга удивлялся тому, что «в Ломбардии без колебания вручают "рыцарское оружие и рыцарское звание" простым горожанам, ремесленникам и даже чернорабочим...» [5]. До XIII века рыцарство являлось своего рода "дорожкой" к дворянской знати, тонкой "тропинкой" на пути в аристократы. Поскольку само понятие нобилитета ещё не было закреплено, то даже несвободный человек мог стать рыцарем и, в конечном счёте, войти в сословие знати. В связи с этим, Ж. Флори справедливо приходит к выводу о том, что «рыцарство» не образовывало некоего сословия в полном смысле слова, но являлось именно профессией. Но затем рыцарский путь в аристократы стал сужаться перед «неблагородными» (ignobiles). В XIII веке появились юридические ограничения, таким образом, рыцарем можно было стать либо по наследству, либо по желанию самого короля. Рыцарство по-прежнему сохраняло «профессиональный» характер, но сама профессия уже была привязана к дворянству, т. е., по сути, она приобрела элитарный характер.
Само наличие герба вряд ли можно считать символом, отражающим именно «рыцарское начало» его обладателя – даже не военизированная знать была "захвачена" идеей геральдики. Скорее, принятие подобного знака отличия означает принадлежность к благородному сословию. Герб, таким образом, напрямую связан с понятием чести и благородства. Будучи областью публичного права, геральдика, не взирая на сословные различия, наделяла правом самостоятельного принятия герба не только аристократию, но и вообще всех жителей средневековой Европы. Таким образом, благородство, отображаемое в нём, уже не было исключительной характеристикой дворянства. И, тем не менее, гербы простолюдинов никогда не рассматривались аристократами как равноценные дворянским.
К примеру, А. Б. Лакиер справедливо замечает, что вторичность «геральдики простолюдинов» не просто была связана с производностью от геральдики знати, но и, прежде всего, она была таковой, потому что её гербы явились реакцией на притеснения со стороны дворян и, зачастую, были попросту знаками, всего-навсего печатями, "подписями" на документах для тех, кто не умел писать [6].
Честь, как и кровь, нуждается в непрерывной циркуляции. Будучи "закрытой" аристократия перестала отражать идеалы чести и благородства. Замкнутое сословие, не предполагало возможности внешнего проникновения, таким образом, человек по настоящему благородный мог не принадлежать к благородному сословью, и напротив, "благородный" дворянин, по вполне понятным причинам, мог быть недобросовестным и не следовать законам чести.
Характеристика дворян как благородных (nobiles) стала сугубо номинальной, в связи с чем, корректно говорить об «эрозии нобилитета». Упадок чести некоторых дворян привёл к развитию и культивации идеи личного благочестия. Под последним мы понимаем индивидуальное благородство, исключающее его кровную передачу. Вот что пишет по этому поводу, например, Джеффри Чосер:
Кроме того, ни деньги, ни общественное положение, ни собственность не играют роли в обретении благочестия [8]. Эту тенденцию мы можем наблюдать в течение всего существования герметической геральдики, условно говоря, от Джеффри Чосера до Генри Пичема. Так, согласно Пичему, благородство не требует знатных родителей [10]. Честь, таким образом, понимается, прежде всего, как личное свойство, а не как родовое или же, другими словами, свойство, присущее человеку по его поступкам, а не по происхождению [11]. Что же касается богатства, Пичем пишет:
Богатство – украшение, а не причина благородства; и не единожды мы видим более достойных укрытыми изношенным плащом и в крытом тростником домишке, нежели в богатейшем одеянии или в величественнейшем дворце [12].
Таким образом, на протяжении всей истории герметической геральдики воспевается идеал личного благочестия. Принципиально важно уяснить, что средневековые и ренессансные алхимические толкования благочестия, исключая, пожалуй, иудейских алхимиков, таких как Авраам Елеазар, шли в разрез с представлениями о родовом благородстве, но они вполне согласуются с представлениями о личностном характере чести и чистоты. Отметим, что, рассматривая, каким должен быть нобиль, литература уделяла особое внимание именно христианской морали. «От аристократических фамилий ожидалось: поведение примерное, поступки похвальные, пожертвования щедрые, оказываемое Церкви покровительство – энергичное и действенное» [13]. Примечательно и то, что в качестве величайшей добродетели Пичем выделял не что иное, как богопознание, столь важное для герметических философов:
Что, скажите мне, может быть более славным, или достойным короны, чем правильно понимать Бога? Тайну нашего спасения в Иисусе Христе? Общаться с Богом в душе? И чаще, чем более простой человек, обнаруживать Его в Его творениях?.. [14]
По сути обожествлённый, предельно сакрализованный характер благородства, связанный с богопознанием, уже не позволяет держать речь о благородном носителе герба, но вынуждает говорить о благочестивом его обладателе. Как уже отмечалось выше, благочестие в отличие от благородства несёт в себе глубоко личностную ориентацию на добродетель, принципиально не зависящую от родословной. Так, алхимик, стремящийся познать Создателя в его делах через подражание природе, в таком контексте оказывается благочестивым не только исходя из божественного миропорядка, но и исходя из мирских представлений о чести. В подтверждение этого можно привести изображение герба Николя Фламеля, опубликованное в «Химической гармонии» Давида Ланё. Этот средневековый алхимик был простым писарем. По преданию, получив философский камень и разбогатев, Фламель воздвиг дома для бедняков, часовню и другие строения, среди которых особый интерес для нашего исследования представляют две декоративные аркады в оссуарии церкви Невинно убиенных младенцев. На первой аркаде среди прочих иероглифических фигур был изображён герб, который Фламель, по-видимому, заимствовал с часовни святого Фомы Аквинского. Этот символ впоследствии назвали «гербом Фламеля», спустя два столетия после смерти Николя, герб вновь появился в «Химической гармонии» Ланё. Что важно в этом гербе? Очевидно, не тщеславие владельца, но установление гармонии между горним и дольним мирами, и такая гармония оказывается возможной только исходя из этического прочтения геральдической инсигнии: в гербе написано имя Божье, он помещён на аркаду церкви, но все эти религиозные символы оказываются запечатлёнными и соединёнными именно в гербе.
Символическое содержание отсылает нас к Великому Деланию. Описывать фазу получения философского камня мог лишь тот, кто снискал философский камень, поскольку лишь адепту дозволено раскрывать величие Магистерия. Фламель запечатлел Делание в гербе. Что он хотел этим сказать? Очевидно, обращение к геральдике было неслучайным – здесь не может идти речи об использовании геральдических инсигний в силу невежества, о чём писал А. Б. Лакиер, напротив, это обращение свидетельствует о глубинном понимании не только блазона, но и алхимических аллегорий, умело запечатанных в герб, о чём убедительно писал Г. д’Орсе [15]. Мы полагаем, что алхимики рассматривали язык геральдики, как язык этоса. Как пишет Пичем, герб символизирует «некое возвышение, или знатность, занятое кем-то над остальными, вследствие демонстрации какого-либо заметного деяния» [16]. Зададимся вопросом, разве не является получение философского камня таким деянием? Для алхимика определённо является. В герб как символ светского благочестия помещается религиозно значимое деяние, символизирующее Божью благодать. Тем самым, инсигния Николя Фламеля и её появление в работе Давида Ланё, если даже абстрагироваться от символического содержания [17], являет согласие мирского устройства с Божественной Волей, признание доли, жребия, дарованным по справедливости не столько мирской, сколько Божественной.
В данном случае важно подчеркнуть, что обращение к блазону или геральдическому языку для описания Великого Делания не сводится к очередному срезу алхимического жаргона, речь идёт о чём-то большем, содержащемся в геральдической инсигнии, а именно в акцентуации этической стороны Магистерия. Эта сторона герба, на наш взгляд, оказалась решающей при обращении алхимиков к геральдике в том случае, когда герб не отсылает непосредственным образом к его владельцу.
В конце концов, имело место применение гербов для описания этапов получения философского камня. К примеру, упомянем извлечение духа Меркурия из первоматерии, запечатлённое в виде герба в «Пандоре» («Pandora», 1588) Иеронима Ройзнера, также можно упомянуть герб с последнего листа «Безмолвной книги» («Mutus Liber», 1677), известную алхимическую инсигнию из «Герметического сада» («Hortus Hermeticus», 1627) Даниэля Стольция. Но даже в тех гербах, у которых попросту отсутствует владельцы, можно усмотреть сакральный смысл, причём куда более значимый и правдоподобный, нежели сведение этих инсигний к криптографической мании. Извлечение духа Меркурия, по сути, одна из величайших герметических тайн. И не случайно в истории алхимии сохранился афоризм: «Azoth et ignis tibi sufficiunt». Если переводить дословно: «Азота [т. е. Меркурия – В. М., А. Э.] и огня тебе достаточно».
Ирония состоит в том, что алхимики поголовно умалчивают, каким же должен быть огонь, и как же получить Меркурий, поскольку последний позволяет взрастить Философский Камень, а знание температур, не даст загубить работу. Не может быть сомнений в том, что символическое раскрытие такого рода тайны в виде герба является целенаправленным. Запечатлённое геральдически "извлечение" не является фикцией. И герметический герб вновь приобретает совершенно особый смысл, боговдохновенный и сакральный характер, а значит, с необходимостью, предполагает нравственное прочтение.
Другой аспект герметической геральдики был связан с потребностью алхимиков в узнавании друг друга. Фулканелли, говоря о гербах алхимиков, зачастую связывает их с пристрастием к "маскировке" [18]. Впрочем, "маскировка" отнюдь не всегда была связана со стремлением остаться неузнанным, для этого всегда можно было оставить анонимный текст, коих сохранилось великое множество. Корректнее говорить о желании алхимиков остаться узнанными лишь теми, кто приобщён к их искусству, на чём делали акцент такие герметические философы, как Иоганн Даниэль Милий, Михаэль Майер и многие другие.
В душещипательном «Посвящении господину Иоганну Реммелину» алхимик Штефан Михельшпахер, предваряя свой знаменитый трактат «Cabala. Зерцало Искусства и Природы» негодовал по поводу латинского издания анатомического сочинения «Картина описания Малого мира [т.е. Человека – В. М., А. Э.]» («Pinax Microcosmographicus»):
Вы вспомните как из абсолютно радушного побуждения, как ко мне, так собственно и к славным и прекрасным искусствам – истинным Химии и Философии <...> сообщили и соответствующим образом помогли в работе над одним трактатом на латинском языке Pinax Microcosmographicus о чудесном творении и свойствах всех и каждой части тела человека <...>. <...> теперь этот анатомический трактат <...> вышел в свет. <...> издание <...> Вы не хотели разрешить <...> оставив без внимания контрафактуру и герб на фронтсписке трактата, что способно дать объяснение читателям. <...> Но в неоднократно уже упоминаемом анатомическом труде или трактате я должен был с Вашего согласия, Ваше Превосходительство, указать имя, когда тот уже находился в печати. Теперь при случившейся оказии <...> едва ли полученное благосклонное разрешение внесёт таким образом указание на автора трактата Microcosmographi [19].
Из этого фрагмента ясно видно, что герб для алхимиков не сводился к средству, подтверждающему благочестие, он также имел "оповещающий" характер, он позволял алхимикам узнавать друг друга, выражать друг другу приветственное почтение. Вместе с тем, он отнюдь не лишался этической смысловой нагрузки, герб позволял подкрепить доверие к его владельцу.
С одной стороны, геральдическая инсигния даёт возможность визуального выражения, столь востребованную в ренессансной алхимии. Не случайно именно в эпоху Возрождения особой популярностью в среде алхимиков стали пользоваться эмблематические трактаты, порой, почти не содержащие слов: «Убегающая Атланта, или новые химические эмблемы» Михаэля Майера, «Парадоксальные эмблемы» Дионисия Андреаса Фрейера, «Сакральные эмблемы» Даниэля Крамера, «Новые эмблемы» Андреаса Фридрихена и так далее [20]. С другой стороны, герб в отличие от эмблемы напрямую связан с представлениями о благородстве, но в контексте герметических гербов, как было показано выше, корректнее говорить о личном благочестии и персональном этическом содержании герба. В этом плане для алхимика герб является незаменимым, никакая эмблема не может заменить его.
Герб позволяет алхимику "раскрыться", явить свою персону своим же сподвижникам. В нём можно выявлять великие тайны, не будучи стеснённым словом, и в нём находят отражение цвета, тинктуры, что не позволяли сделать традиционные эмблемы. Во всём этом обнаруживается великая польза геральдического искусства для герметического. В конце концов, уже в «Книге Ламбспринга» алхимик сам становится вестником, герольдом, подобным Гермесу... Образ "герольда-алхимика" у Ламбспринга, на наш взгляд, раскрывает истинную сущность герметического философа, постигшего Магистерий и явившего его величие, подобно тому, как герольд, постигнув сущность герба, доносит его до зрителя на рыцарском турнире.
Однако для нас исключительно важно показать, что такого рода гербы, были тесным образом переплетены с этическими представлениями алхимиков и с их космологией. Процесс эволюции нобилитета сыграл важнейшую роль в возникновении этих инсигний. Определённо, герметические гербы были чем-то большим, чем ещё одним из многих цеховых выразительных средств. Мы полагаем, что одну из ключевых ролей в возникновении герметической геральдики сыграла эволюция нобилитета и переход от благородства к, собственно, благочестию. Ориентация на христианские добродетели, а также критика замкнутого дворянского сословия, позволила "расшатать" социальную и генеалогическую границы, что, как нам представляется, и повлекло за собой всплеск герметических гербов и обеспечило непосредственную преемственность обоих символических языков.
© В. Н. Морозов, А. А. Элкер, 2009.
[1] В тезисном виде идея этического прочтения герметического герба представлена в этой статье: Морозов В. Н. Этические предпосылки формирования герметического герба в Средневековье и в эпоху Возрождения // Київський Національний Університет Iмені Тараса Шевченка. Дні науки філософського факультету – 2008. (16-17 квітня 2008 року). Ч. V. К., 2008. С. 27-28..
[Назад]
[2] Prinke R. T. Hermetic Heraldry // The Hermetic Journal / Ed. A. McLean. 1989. P. 62-78.
[Назад]
[3] Nisbet A. A System of Heraldry, Speculative and Practical. Edinburgh, 1816. Vol. 1. P. 9.
[Назад]
[4] К примеру, правило, согласно которому нельзя "накладывать" металл на металл или финифть на финифть, согласно убеждению большинства исследователей, является производным от войсковых флагов, от которых требовалось наибольшая контрастность. Такие фигуры как полумесяц, птица мерлета и др. заимствовались рыцарями из арабского мира в результате Крестовых походов. Подробнее о становлении геральдической науки в XIII веке см. Woodward J., Burnett G. A Treatise on Heraldry, British and Foreign. Edinburgh and London, 1892. Vol. 1. P. 25-28., Арсеньев Ю. В. Геральдика: лекции, читанные в Московском Археологическом институте в 1907-1908 году. М., 2001. С. 27-102.
[Назад]
[5] Флори Ж. Рыцари в Средние века / Пер. Ф. Ф. Нестерова. М., 2006. С. 89.
[Назад]
[6] Лакиер А. Б. Русская Геральдика. М., 1990. С. 54.
[Назад]
[7] Чосер Дж. Кентерберийские рассказы / Пер. И. Кашкина, О. Румера. М., 1988. С. 312-313.
[Назад]
[8] «Никто из по-настоящему отважных, или одарённых иным образом, не стыдится своих так называемую родословную, но скорее гордятся собою, потому что их достоинство возвело их выше многих тысяч более хороших кровей. Возникает второй вопрос, может ли тот, кто знатного происхождения, своими грехами и низостью потерять своё благородство или нет? Ответ таков, что если тот, кто незнатен (ignoble) и не прославлен может приобрести благородство добродетелью, другой может столь же легко потерять его своим грехом. Но в том и состоит печальная порча нашего времени, что пороки выступают главными добродетелями, и быть пьяным, богохульствовать, предаваться блуду, следовать моде и бездельничать – свойства и признаки большей части современного нам дворянства» Peacham H. The compleat Gentleman // Peacham’s compleat Gentleman 1634. With an Introduction by G. S. Gordon. Oxford, 1906. P. 5.
[Назад]
[9] Ibid. P. 4-6. Любопытно, что в качестве примеров Пичем приводит, в частности, Вергилия – сына каменщика, Горация – сына трубача, и Цицерона – рождённого и выросшего в бедной и глухой деревушке Арпинум. Стоит обратить особое внимание на то, что среди этих людей нет тех, кто всецело посвятил свою жизнь военной деятельности. Это подтверждает идею о благородстве как о славе вообще, не обязательно о военной.
[Назад]
[10] Ibid. P. 9.
[Назад]
[11] В этом моменте нельзя не упомянуть цитируемого Александром Нисбетом Валерия Максима, укоряющего малодушных и не достигших славы отпрысков. «Этими знаками, <...>, возвещается им, сколь недостойны они почестей и привилегий своих славных предков» Nisbet A. Op. cit. P. 4. Эта цитата не может иметь иного смысла, кроме как подчёркивающий приоритет личного благородства над родовым.
[Назад]
[12] Peacham H. Op. cit. P. 10.
[Назад]
[13] Флори Ж. Op. cit. С. 78.
[Назад]
[14] Peacham H. Op. cit. P. 18.
[Назад]
[15] д’Орсе Г. Язык птиц. Тайная история Европы / Пер. В. Ю. Быстрова. СПб., 2006. С. 324.
[Назад]
[16] Peacham H. Op. cit. P. 2.
[Назад]
[17] Фулканелли. Тайна соборов / Пер. В. А. Каспарова. М., 2008. С. 181.
[Назад]
[18] Фулканелли. Философские обители / Пер. В. А. Каспарова. М., 2004. С. 107-109.
[Назад]
[19] Михельшпахер Ш. Cabala. Фаульхабер Й., Реммелин Й. Sphyngis Victor / Пер. В. фон Эрцен-Глерона. К., 2007. С. 7-11.
[Назад]
[20] Elkins J. Four Ways of Measuring the Distance between Alchemy and Contemporary Art. Hyle, Vol. 9, No. 1. 2003. P. 105–18.
[Назад]
•
❧