- Вызов и ответ
- Грациан и его книга
- Характерные особенности сочинения
- Метод, использованный при составлении сочинения, и датировка
- Изменение воззрений Грациана на Римское право
- Личность Грациана
- Преподавал ли Грациан каноническое право?
- Первый шедевр схоластического гуманизма
- Еще один взгляд на время и место
Вызов и ответ
ы уже видели, что умерший в 1115 году Иво Шартрский, несмотря на скрупулёзность и рассудительность, отличавшую его труды в области канонического права, не создал (да и не стремился создать) ни школьного учебника, ни корпуса прецедентов или описаний юридических процедур, которые могли бы послужить фундаментом для единой общеевропейской системы права. Нечего было и рассчитывать, что какой-либо учёный или какая-нибудь из школ Северной Европы восполнит этот пробел.
Однако есть доказательства того, что уже с 1130 года (хотя и не раньше) целый ряд учёных мужей и администраторов независимо друг от друга стремился к выработке более универсальных юридических принципов и унифицированию процедур. Даже на епархиальном уровне епископы и архидиаконы, не слишком заинтересованные ни в развитии схоластических штудий, ни в укреплении папской власти, ощущали потребность в системе юридических принципов, которая придала бы большее единство и эффективность существующему церковному законодательству. Этот интерес к новой юриспруденции вовсе не обязательно был связан с какими-либо конкретными представлениями о папской или королевской власти: импульсом для него стало осознание деятельными епископами и архидиаконами того, что рост населения и его благосостояния означает рост числа споров и противоречащих притязаний, как среди клириков, так и мирян, что, в свою очередь, требует введения более ясных процессуальных норм, а также создания иерархии судов, к которым могли апеллировать неудовлетворённые участники тяжб.
Вот какова подоплёка поразительного успеха сочинения, в котором все регламентирующие религиозное поведение теории, принципы и процедуры были впервые собраны вместе и представлены в порядке, если и не совершенном, то вполне обоснованном, и, кроме того, были перечислены положения, нуждавшиеся в дальнейшем уточнении. Таким образом, это сочинение оказалось книгой, одинаково подходившей и для того, чтобы стать учебником, и для того, чтобы превратить каноническое право в эффективный инструмент управления. Мы постараемся понять, каковы истоки его успеха.
Написал это произведение учёный по имени Грациан, о котором неизвестно практически ничего, кроме имени и даты окончания работы над книгой. Что касается последней, то она представляет собой обширную, несколько неуклюжую компиляцию с необычной структурой, и ныне известна просто как Декрет (Decretum), хотя составитель озаглавил её Согласование противоречащих канонов (Concordantia discordantium Canonum), что заставляет предположить его знакомство с характерными для северофранцузских соборных школ методами обучения и даже, возможно, с учением Абеляра.1 Но даже это предположение выводит нас за пределы достоверного знания.
Согласование противоречащих канонов является нашим главным и, по сути дела, единственным источником надёжных сведений о взглядах и намерениях Грациана и о том, что побудило его сесть за свой труд, изменивший организованную религиозную жизнь западного христианского мира в xıı и xııı столетиях более любого другого произведения. Вслед за писавшим об истории законодательства епископом Стаббсом скажем, что это сочинение, «которое невозможно изучить,— к которому невозможно подступиться! — не приложив усилий… но которое, всё же, обладает огромной ценностью и вызывает неизменный интерес тех, кому достаёт смелости овладеть им».2
На этом поле, которое многими распахано и засеяно, и с которого многие собирали урожай, я могу лишь проложить пару борозд, попытавшись указать место Грациана и его сочинения в контексте эпохи, и рассказать о влиянии, оказанном им на общественную, политическую и интеллектуальную историю начала xıı века.
Для этого я сначала остановлюсь на его биографии и общей характеристике его сочинения, затем на обстоятельствах и времени написания книги и, наконец, пролью свет на судьбу Декрета и расскажу о том крае, где его ждало блестящее будущее.
Хотя не сохранилось никаких сведений о том, как создавался Декрет, складывается странное впечатление, что никакой другой автор ни в каком другом месте не смог бы выковать этот столь необходимый эпохе инструмент. Двумя столетиями позже Данте, поместивший Грациана среди великих учёных мужей Средневековья, говорил об «улыбке Грациана, кем стоят и тот, и этот суд, к отраде Рая»,3 по-видимому, имея в виду некий загадочный, сверхъестественный подвиг. Данте по праву поставил рядом с Грацианом Петра Ломбардского, который почти двадцатью годами позже (а именно в 1159 году) завершил столь же великий труд — краткое, школьное изложение теологии. Но перед Петром Ломбардским стояла более простая задача: он дополнял и систематизировал знания, двигаясь по путям, уже проложенным и исследованным многими учёными, жившими практически в одно время с ним и трудившимися над сходными проблемами.
А вот у Грациана, по-видимому, не было единомышленников, и совершенно точно не было предшественников, которые проложили бы для него колею. Нет, конечно, были интеллектуалы, посвятившие себя юриспруденции: о некоторых из них кратко сказано выше. Но ни один из них не написал ничего похожего на книгу под заглавием Согласование противоречащих канонов. Что касается будущего, то другим предстояло создать сокращённые версии труда Грациана или реорганизовать использованный им материал, и многим — составить на него комментарии, сделав Декрет известным всей Западной Европе. Но не нашлось человека, который мог бы по праву встать рядом с Грацианом, ибо тот создал руководство по каноническому праву не только вошедшее в университетскую программу, но и обеспечившее место в этой программе самому предмету, ранее в неё не входившему. Поэтому совершенно справедливо, что Грациан оказался единственным юристом в кругу великих учёных мужей Средневековья, представленных Данте их главой, Фомой Аквинским, а на деле — единственным законником в Раю!
Я полагаю, что в молодости Грациан был юристом, — однако не обычным юристом. Допустив, что он занимался юриспруденцией, а затем, покинув залы судебных заседаний, завершил работу, которой занимались многие его предшественники, нельзя не добавить, что его великий труд — это важный богословский и политический документ, составленный специально для того, чтобы на практике показать, что папский престол является основным законотворцем христианского мира. Также можно отметить, что Грациан не вполне чётко определяет границы папских полномочий при столкновении интересов мирян и церковных властей, то есть в ситуациях, в которых Бонифаций VIII, — тоже знаток канонического права, получивший образование в Болонье, — занимал сторону Рима.4 Но даже при учёте этих двусмысленностей работа Грациана легла в фундамент самой унифицированной из когда-либо существовавших в Европе систем законодательства.
А теперь, когда всё это стало нам известно, мы можем обратиться к личности самого Грациана.
Грациан и его книга
После смерти Грациана заслуживающие доверия авторы утверждали, что он был бенедиктинцем и подвизался в общине камальдолийцев, скромной итальянской ветви бенедиктинского древа, сочетавшей простоту образа жизни со сравнительной свободой в выборе того способа, которым монах мог внести свой вклад в дело Церкви.5 Хотя современники Грациана не упоминали о его монашеском призвании, Петр Дамиани, вступивший в орден несколько ранее, являет собой прекрасное свидетельство того, с какой свободой бенедиктинцы трудились в тот момент на благо Церкви. С той же свободой действовал и Грациан, предавшийся совершенно неприличествующему монаху занятию и создавший свод законов, распространившийся, возможно, шире и использовавшийся чаще прочих шедевров учености xıı столетия.
О судьбе Грациана нам больше ничего не известно наверняка, но трактат, над которым этот человек провёл последние годы своей жизни, показывает, что он был очень хорошо знаком с изощрёнными юридическими процедурами и склонялся к тому, чтобы рассматривать все события и явления с точки зрения завсегдатая судебных разбирательств. К тому же, выбранный им для своего сочинения заголовок, Согласование противоречащих канонов (Concordantia discordantium Canonum), позволяет предположить, что он был знаком с применявшимися в соборных школах Северной Франции диалектическими методами в том виде, в котором они используются, например, в Да и нет (Sic et Non) Абеляра.6 В свою очередь, ссылки на Устав св. Бенедикта и описание некоторых эпизодов жизни последнего в соответствии с Диалогами Григория Великого подтверждают гипотезу, что последние годы жизни Грациан провёл в монастыре. Короче говоря, речь, по- видимому, идёт о юристе, юность и зрелые годы которого прошли в залах судебных заседаний Северной Италии; примерно в это же время он посетил северофранцузские соборные школы, и, наконец, ушёл на покой с намерением обратить свою искушённость в юриспруденции на пользу Церкви и папскому престолу. Скорее всего, более точного представления об этом человеке, его судьбе и намерениях нам не составить.
Позднее Грациана, также как и Ирнерия, называли преподавателем канонического права, и к этому суждению мы ещё вернёмся. Но случай Ирнерия уже научил нас с осторожностью относиться к склонности эпигонов при отсутствии каких бы то ни было доказательств превращать создателей великих схоластических дисциплин в подобных им самим университетских профессоров. Однако можно отметить, что среди самых первых читателей сочинения Грациана не нашлось ни одного, кто объявил бы себя его учеником, и что напряжённый интерес нашего автора к деталям юридических процессов свидетельствует о том, что некогда суды были ему ближе школьных аудиторий.
Поэтому мы — по крайней мере, пока — можем думать о Грациане как о юристе, впоследствии принявшем монашеский обет. А добавив к этому очевидное читателю любой части его сочинения великолепное знание Св. Писания и хотя бы поверхностное знакомство со школьными методами работы с текстом, мы практически исчерпывающим образом охарактеризуем кругозор автора и сможем перейти непосредственно к его труду.
Характерные особенности сочинения
Cочинение Грациана решительно выделяется на фоне более ранних собраний декретов и церковных постановлений, поскольку его автор завершает работу компиляторов, подходя, однако, к уже известному материалу совершенно по-новому.
Можно выделить три основных отличия Согласования противоречащих канонов от других сводов законов. Во-первых, это собрание значительно полнее прочих и подготовлено с ясной целью: свести воедино в рамках одной книги все фрагменты сочинений псевдо-Исидора, Буркхарда и Иво Шартрского, имеющие отношение к юриспруденции, а также сборники посланий и декретов, появившиеся позже, в период между соборами 1123 и 1139 годов, когда Грациан либо обдумывал свой великий труд, либо писал его.
Во-вторых, для сочинения Грациана характерен неподдельный интерес к судебным процедурам и шагам, которые необходимо предпринять для узаконивания даже такого обыденного предприятия, как паломничество.7 Этот интерес — самый доступный ключ к душе самого автора, так как среди его предшественников-компиляторов законодательных актов не было ни одного, кто с таким мастерством входил бы во все юридические тонкости и был бы лучше с ними знаком.
В-третьих, из всего вышесказанного вытекает и явная склонность Грациана рассматривать любое событие человеческой жизни как возможный предмет разбирательства церковного суда. Почти две трети Согласования, — основная его часть, — представляют собой описание по большей части выдуманных, но временами, очевидно, и вполне реальных юридических казусов разной степени важности, дающих повод для поразительно запутанных тяжб в церковных судах разных уровней.
Основной части предшествует введение, где не слишком подробно рассматриваются основополагающие принципы юриспруденции, а заключительные разделы книги посвящены, главным образом, церковным таинствам: крещению, конфирмации, причастию, браку и посвящению в духовный сан, — а также разнообразным, как важным, так и незначительным, вопросам вроде строительства церквей, их убранства, праздников и дней поста.
Эта заключительная часть более всего схожа с появившимися незадолго до того книгами Буркхарда и Иво Шартрского. Здесь Грациан перечисляет правила, обязательные для всякого, кто желает в своей земной жизни действительно принадлежать Церкви а, значит, пользоваться всеми правами христианина. Любое отступление от этих правил могло инициировать юридический процесс, чей исход: принятие исправительных мер в отношении нарушителя, передача его прав другому лицу или наказание, — был неотвратим. Тут Грациан выступает скорее в роли богослова, чем законника; однако и та, и другая, в конечном счёте, одинаково необходимы в тщательно упорядоченном ортодоксальном христианском обществе. В результате, составляя несколькими годами позже в Париже наиболее полный школьный учебник по богословию, Пётр Ломбардский часто обращался к двум частям труда Грациана: во-первых, к разбросанным по всему тексту и редко принимавшимися в расчёт юристами личным высказываниям (dicta) Грациана; во-вторых, к двум заключительным разделам Декрета: О епитимье (De penitentia) и Об освящении (De consecratione). Именно эти разделы написаны не столько знатоком права, сколько учёным, экспертом по тому, что является условием достойной всяческого одобрения христианской жизни. Также можно отметить, что в своих dicta Грациан демонстрирует великолепное знание всех библейских книг.9
Однако сколь бы не были схожи цели Грациана и Петра Ломбардского и форма, приданная ими своим великим сочинениям, между этими трудами есть два значительных отличия. Во-первых, Грациан сосредоточен на правилах поведения (либо отдельных людей, либо социальных групп), которые дόлжно соблюдать членам единого ортодоксального христианского общества, тогда как для Петра Ломбардского главным предметом интереса становятся теоретические положения богословия, и лишь только потом последствия отступления от них. А, во-вторых, Пётр в Париже мог опираться на труды целого ряда предшественников, от которых он унаследовал уже полностью сформированные основания своей науки — доводы, методологические принципы, определения; Грациан, упорядочивший весьма разнообразные данные и материалы в соответствии со строгими юридическими принципами, напротив, оказался первопроходцем. До него никто и не пытался предпринять сравнимый по масштабам труд. Всё, сказанное выше, — в том числе и в предыдущей главе, — позволяет сказать, что даже Иво Шартрский, непосредственный предшественник Грациана, жил в совершенно другом мире.
К тому же то была не единственная трудность, с которой столкнулся наш канонист. Систематизировать все доступные сведения, исходя из обсуждаемых тем, — одно, сделать это с оглядкой на гипотетические юридические казусы, порождённые противоречиями между теоретическими принципами и практикой, — совершенно другое. С точки зрения богословия брак, крещение, отпущение грехов и причастие являются таинствами, и потому имеют некие общие характеристики, однако юридические казусы, которые они могут спровоцировать, требуют совершенно разных правовых действий, доказательств, санкций: именно этим проблемам и посвящена основная часть сочинения Грациана. Когда Пётр Ломбардский разрабатывал богословское учение о таинствах, ему нужно было лишь изложить это учение и его основания, и тут у него хватало предшественников. Рассматривая юридические последствия нарушений, допущенных при совершении таинств, Грациан должен был помнить не только о богословских принципах, но и множестве разнообразных оплошностей и ошибок, а также о способах разрешения возникающих из-за них проблем, — и нередко он заглядывал туда, где до него никто не бывал. Это различие Богословия и Права заставляет вспомнить о знаменитых словах Толстого: «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастная семья несчастлива по-своему». С Богословием и Правом дело обстоит точно так же: в основе первого лежит несколько общих принципов, тогда как второе является отражением хаоса, царящего в неспокойном мире.
Поэтому Грациан, продиравшийся сквозь дебри фактов и теорий, тонкостей судопроизводства и взаимоотношений между судами разных инстанций, никак не мог написать книгу в соответствии со столь же строгим, как у Петра Ломбардского, планом, — здесь он не в силах поспорить даже с Буркхардом или Иво Шартрским, — и, без сомнения, его материал мог бы быть организован и получше. Но там, где Декрет проигрывает в стройности композиции, он выигрывает, когда дело доходит до фиксации различий между юридическими процедурами, потребными в разных случаях и в особенности там, где подробно излагается вопрос об обращениях в суды более высокого уровня.10 Сочинение Грациана и в самом деле уникально по своей значимости: в одно и то же время оно и придаёт очертания новой системе практического применения церковного права, и почти что на пустом месте формирует новую учебную дисциплину с её техническими терминами, созданными в ходе самых современных процессов, шедших в церковных судах.11
Нужно сказать ещё об одной вещи, очень важной для понимания нашего автора и его сочинения: было доказано, что множество ссылок Грациана на Римское право свидетельствует о том, что в процессе написания Декрета его мнение о нём значительно изменилось.12 Эта перемена настолько важна для понимания интеллектуальной атмосферы, в которой работал Грациан, и причин успеха Декрета в качестве школьного учебника, что требует отдельного разговора. Но, прежде всего, нам следует рассказать о методе, которым руководствовался Грациан, и — в той степени, в какой их можно реконструировать, — об условиях, в которых он работал.
